Часть вторая. ВОЗРОЖДЕНИЕ - Глава 3. НАУКА
§ 1. Техническая литература
Прежде чем перейти к рассмотрению технических трактатов XV в., мы должны в самых общих чертах охарактеризовать тот литературный и научный фон, на котором создавались эти трактаты, так как без этого оказались бы необъяснимыми не только их оформление, но и, зачастую, их содержание.
Наиболее характерным явлением в сфере идеологической жизни XV в., явлением, столь значительным, что наименование его нередко применяется в качестве наименования всего итальянского Возрождения, является, несомненно, гуманизм. Еще не особенно подчеркнуто в творчестве Данте в XIII в., затем с полной яркостью в творчестве, главным образом латинском, Петрарки и Бокаччио, и особенно в политической деятельности римского трибуна Кола ди Риенци, - в XIV в. обнаруживается преклонение перед античностью, в первую очередь античностью римской, бывшей до некоторой степени героическим прошлым Италии. В течение всего XIV.в. увлечение античностью нарастает. Ссылки на римских авторов как на высший, непререкаемый авторитет постепенно вытесняют из литературных и научных сочинений обязательные для средневековой литературы ссылки на "писание" отцов церкви. Термин "древний" становится синонимом всего прекрасного, героического, достойного подражания; латинский язык, и притом не латинский язык средневековья, а чистый и строгий классический язык, становится предметом фанатического изучения и преклонения. Остатки древней литературы, архитектуры скульптуры старательно разыскиваются, реконструируются, сохраняются. Даже в сочинениях религиозного содержания имена богов античного Олимпа нередко маскируют начинающие казаться вульгарными имена христианских святых.
Это бурное, охватившее всю Италию увлечение легко и бесспорно может и должно найти объяснение в тех социальных сдвигах, которые мы кратко рассматривали выше. Представители нового класса, захватывая власть в решительной борьбе с представителями уходящего в прошлое старого класса-гегемона — дворянами-феодалами, должны были провести самую решительную борьбу с их идеологией, составлявшей одну, и притом далеко не последнюю, из их опор. Городские жители, вышедшие из промышленно-торговых кругов, энергичные и жизнерадостные, не могли принять ни аскезу, сухо отрицающую мир и признающую только духовные блага, ни экстатический мистицизм. Они решительно и безоговорочно отворачивались от этих "варварских" заблуждений своих устарелых антагонистов и стремились выковать новое мировоззрение, резко от них отличное.
Но, стараясь решительно оттолкнуться от старой феодальной идеологии, представители новых социальных слоев чувствовали себя еще недостаточно прочно; они были еще слишком потомками феодализма (вся идеология которого целиком зиждилась на авторитете), чтобы начисто отказаться от идеи авторитета, чтобы сразу выработать собственную идеологическую систему и настаивать на ней.
Поэтому они, сохранив авторитет как основу идеологической системы, заменили только авторитет "священного писания" творений отцов церкви авторитетом античности. Не следует при этом забывать, что новый авторитет по своему характеру был несравнимо более свободным, а по содержанию более прогрессивным, чем охраняемый "крестом и мечом" авторитет церковный. С другой же стороны, не следует слишком преувеличивать революционного значения Возрождения античности, остающегося еще в очень многих своих чертах феодальным и не рвущего начисто ни с религией вообще, ни с католицизмом в частности В новой и новейшей научной литературе о гуманизме существует в обратная тенденция, тенденция глубоко пр страстная, — полностью отрицать революционный характер гуманизма, считать его движением, тесно связанным с религией. Представителями этого течения являются Olgiati, Zabughin и, отчасти, Toffanin. В пределах нашей специальной темы эти оттенки не имеют особого значения: для нас приемлемо правильное в общих чертах положение о замене церковного враждебным ему авторитетом античности.
Одной из основных особенностей гуманизма, имеющей, в первую очередь, значение в области научной, являются страстные поиски, восстановление и изучение античных текстов. В результате усиленной работы нескольких поколений гуманистов, к концу XV в. в научный обиход попадают почти все те античные сочинения, которые известны нам сегодня. Правда, внимание сначала сосредоточивается почти исключительно на латинских писателях и заметно тяготеет к изящной словесности, философии, истории и филологии, а не к точным наукам, представленным к тому же значительно полнее в греческой литературе. Но постепенно в круг внимания попадают и греческие тексты, изучение которых усиливается после падения Константинополя и переезда в Италию ряда греческих эмигрантов, старательно насаждавших греческий язык. Тексты же, посвященные точным наукам, начинают воскрешаться и изучаться позднее; только в самом конце XV и даже в начале XVI в. появляется к ним сколько-нибудь значительный интерес. Такое неравномерное распределение интереса к разным сторонам античной литературы не случайно; оно глубоко симптоматично. Гуманизм, ведущее научное течение Возрождения, мало занимался естественными и точными науками. Обстоятельство это обычно не принималось во внимание старой литературой по истории науки, утверждавшей нередко, что с гуманизма начинается бурный расцвет точных наук, что не соответствует действительности. С другой же стороны, новейшая, и в первую очередь американская, историография пытается доказать обратное и утверждает, что Возрождение, насквозь гуманитарное, было эпохой глубокого упадка точных и естественных наук Оба эти течения мы вкратце рассмотрели в нашей статье . Это мнение также не выдерживает критики. Истина лежит где-то посредине.
Факт малой заинтересованности гуманизма в точных естественных науках в настоящее время более или менее установлен: наиболее крупные и типичные гуманисты Валла, Поджио и подобные им относились с некоторым презрением к этой отрасли литературы, нужной и интересной скорее мастеровым, чем богатым и утонченным снобам, для которых и в тесном контакте с которыми они работали О социальном месте и роли гуманизма см. работу A. v. Martin, Soziologie der Renaissance. Stuttgart, 1933. Оценку ее см. в нашей рецензии. Исторический сборник,. № 3.
Сочинения по точным наукам не могли похвастать чистотой и изяществом стиля и изысканностью языка, а эти свойства интересовали гуманистов в первую очередь. Именно в этом направлении гуманисты произвели громадную (филологическую работу, стремясь вместо грубо искаженных версий классических произведений, распространенных в средние века, восстановить античных авторов в их неприкосновенности и вместо вульгарной, испорченной латыни, составлявшей язык церкви и науки средних веков, восстановить латынь Цицерона и Тита Ливия. Такие произведения, как "Элеганции" Лоренцо Баллы, являвшиеся исключительно сухим и скучным филологическим трактатом о мелочах классической латыни, пользовались бурным успехом и являлись чуть ли не популярнейшими книгами. Одновременно, в качестве вспомогательного орудия для понимания античных текстов и для возможно более полного восстановления картины античной жизни, изучались исторические произведения античности и археологические памятники ее. Громадные своды вроде "Торжествующего Рима" и "Восстановленного Рима" гуманиста и археолога Флавио Биондо являются памятниками такой работы. Вся эта усиленная, лихорадочная филологическая, историческая, археологическая деятельность проходит красной нитью через весь XV век. Однако на протяжении целого века и эти усиленные гуманистические штудии не могли оставаться, и действительно не оставались, неизменными — они проделали ту же линию развития, что и социальная жизнь века. Начавшись с юношески революционных, темпераментных порывов, они кончились к началу XVI в. сухим схоластицизмом, простым пересказыванием классических авторов, собиранием цитат из них в обширные энциклопедические или монографические своды, заменявшие рассмотрение самого объекта рассмотрением высказывания о нем того или иного античного автора и ссылкой на тот или иной античный авторитет, заставлявшей смолкнуть любого смелого оппонента.
Но и в таком своем как бы засушенном виде гуманизм оказался и не мог не оказаться явлением, несомненно, прогрессивным как в идеологической сфере вообще, так и в сфере наших специальных интересов в частности. Поставив авторитет античности на пьедестал, на котором в течение ряда веков высился непререкаемый авторитет "писания" отцов церкви, гуманизм ввел в обиход более соответствовавшие новому буржуазно-капиталистическому духу идеалы личного дерзания, достоинства и ценности отдельной человеческой индивидуальности — то чрезвычайно характерное и не вполне передаваемое нашей терминологией понятие "virtu", которым так усиленно занимается современная наука и которое означало сложный комплекс качеств — личную отвагу, добродетель, книжную ученость, благовоспитанность и щедрость. Это сознательное подчеркивание, выдвижение на первый план отдельной творческой индивидуальности, находившее особенно яркий отголосок в сфере политической, в деятельности знаменитых "надэтических" героев Возрождения, хотя бы Цезаря Борджиа Индивидуалистические тенденции Возрождения Бургхардт и его ближайшие исследователи считали вообще основной и наиболее важной чертой его. Начавшаяся затем ревизия Бургхардта, разрушив ряд его, утверждений, в результате все же должна была признать большое значение этой стороны идеологии эпохи. Именно в таком, более осторожном духе мы и говорим о ней несомненно сыграло громадную роль в формировании новой идеологии вообще и новой науки в частности. Не имея достаточной смелости отказаться от авторитета вообще, гуманизм доводами, опиравшимися на цитаты из античных авторов, воздвигал комплекс, постепенно подрывавший самый принцип непререкаемого авторитета, и обосновывал принцип самостоятельного дерзания, что, конечно, не могло не принести ощутительных результатов во всех областях, в первую очередь в области научной. Одновременно опираясь на авторитет античности, который давал ему общее направление работы, и, провозглашая принцип индивидуального творчества в пределах путей, предписанных этим авторитетом, и ведет свою идеологическую работу гуманизм.
Отразилось это течение и в научных сочинениях, непосредственно подводящих нас к нашей теме, — в итальянских технических трактатах XV в. Первым важным фактом здесь, несомненно, была находка в 1414 г. одним из наиболее видных и страстных гуманистов, Поджио Браччиолини, в библиотеке Сан-Галленского монастыря полной рукописи Витрувия. Писатель этот не был совершенно неизвестен; в течение всего средневековья его изредка читали и иногда цитировали. Но находка Поджио, для которого разыскание полных старых текстов античных писателей и пропаганда их были делом жизни и который, раз найдя и прочитав рукопись, с необычайной энергией и настойчивостью пускал ее затем в научный обиход, несомненно, явилась переломным моментом в судьбе книги Витрувия. С этого момента и до конца XVIII в. она, несмотря на ее отмеченные нами выше (см. стр. 61) отрицательные черты, несмотря на нечистый и трудный язык, остается в научно-техническом обиходе Европы образцом технического трактата. Ее неоднократно переводили и постоянно читали не только как памятник античности, но и как полезное техническое сочинение. Примечательно и любопытно то, что в Сан-Галленской библиотеке Поджио нашел и вторую античную техническую рукопись, менее важную и знаменитую, чем труд Витрувия, но все же сыгравшую в дальнейшем немаловажную роль в развитии технической литературы, — сочинение Вегеция о военном деле.
Первые крупные техники-практики XV в., вероятно, знали по имени и Витрувия и Вегеция, но вряд ли были достаточно грамотны и подготовлены, чтобы их использовать. Все исследователи единогласно утверждают, что Брунеллески не читал Витрувия, а только слышал о нем от своих друзей-гуманистов, а инженеры типа Чекки — чистые практики — тем более вряд ли знали непосредственно принадлежавшего к области их лрофессии Вегеция. В течение всей первой половины XV в. инженеры-практики сравнительно далеки от гуманистов-теоретиков и относятся к ним с некоторым недоверием, хотя разделяют в принципе их преклонение перед античностью. В это время появляется человек, который, по всей вероятности, был только наиболее знаменитым представителем целой группы одинаково настроенных людей, пытавшихся, и небезуспешно, перекинуть мост между этими двумя берегами.
Человек этот многими считается как бы предтечей, несколько более бледным и менее талантливым прообразом Леонардо да Винчи. Действительно, во многих отраслях искусства и науки, в частности механики, он является его предшественником и потому заслуживает упоминания в данной работе.
Леон Баптиста Альберта (1404—1472) Для суждения об Альберти мы пользовались, кроме его сочинений, которые цитируются ниже, новейшей, весьма неглубокой, но чрезвычайно тщательной и подробной сводной работой Р. Н. Michel. Un ideal humain au XV. s. La Pensee de L. B. Alberti. Paris, 1930 — выходец из дворянской флорентийской семьи, по своему социальному происхождению был отделен глубокой пропастью от массы техников, архитекторов, художников своего времени, почти без исключения мелких буржуа или даже рабочих. С ранней юности, протекавшей вне Флоренции, так как его семья, вместе с рядом других дворянских семей, находилась в изгнании, он примкнул к гуманистическому движению и в то же время проходил курс права на лучшем юридическом факультете того времени — в Болонском университете. Семнадцатилетним юношей он написал латинскую комедию "Филодоксеос", столь близкую к античным подлинникам, которым он подражал, что ему удалось выдать ее за сочинение римского писателя Лепида и обмануть самых тонких филологов, — а это являлось лучшей, почти недостижимой похвалой для гуманиста. Только с приходом к власти Козимо Медичи, Альберти вместе с рядом других дворян-изгнанников возвратился во Флоренцию. Здесь он попал в обстановку строительной и, можно сказать, технической лихорадки, которая овладела городом после его окончательного подчинения мягкой по внешности, но жестокой по существу власти старого Козимо. Он подружился с Филиппе Брунеллески, познакомился с математиком и географом Паоло Тосканелли и вообще расширил обычный для гуманиста, чисто филологический и антикварный горизонт, включив в него объекты из области точных наук и техники. Затем следует несколько лет странствований по Европе. Уже в 1432 г. он попадает в Рим, где почти тридцатилетним, вполне сформировавшимся человеком, он нашел свое истинное призвание. Вид величественных и разрушенных римских памятников, страстная любовь к античности во всех ее проявлениях, обязательная для него как для гуманиста, наконец глубокий интерес к техническим, точнее — архитектурным проблемам, зародившийся в нем во Флоренции, подсказывают ему его окончательную специальность — архитектуру. С этого времени он, оставаясь гуманистом-теоретиком по профессии, становится архитектором, но не практиком, как Брунеллески, а теоретиком. Да это и не могло быть иначе. Придя к занятиям архитектурой уже сложившимся человеком, он не имел той практической сноровки, тех технических навыков, которые архитекторы-практики получали в юности, во время своей тяжелой выучки в ремесленной, цеховой мастерской, проходя ученичество у мастера и выполняя сначала различные мелкие, подсобные работы. Альберти прошел, как мы видели, другой путь: знатный человек по происхождению, он и ко всей своей технической работе подходил как филолог — от Витрувия, как археолог — от остатков античных памятников, но не как практик — от установленного и проверенного на опыте технического предписания. Правда, усиленным и внимательным изучением готовых построек, наблюдением над производством строительных работ и особенно дружбой, постоянными беседами и консультациями с техниками-практиками от знаменитостей, вроде Брунеллески, до мелких и безвестных плотников и кузнецов (следы таких бесед имеются в его произведениях) Альберти пытался компенсировать отсутствие профессиональной выучки, но это давалось ему с трудом. Вся его дальнейшая практическая работа, — а он усиленно во вторую половину жизни занимался ею, — носит следы барского дилетантизма и теоретизирования. Он работал скорее как консультант-оценщик или исправитель чужих работ, чем как архитектор, создающий и выполняющий оригинальные произведения Точка зрения на Альберти, как на гуманиста- теоретика в первую очередь, а не как на художника-практика, подробно, хотя и с большим преувеличением, развита в интересной, но исключительно спорной, работе: J. Schlosser. Ein Kunstlerproblem der Renaissance. L. B. Alberti. Wien — Leipzig, 1929 (Sitzungsberichte d. Akad. der Wiss. in Wien. Pirilos.-hist. KL, 210 В.), подробную опенку которой мы дали в Архиве истории науки и техники, вып. I. Л.. 1933, стр. 211—213. Наиболее знаменитое его творение — церковь св. Франческо в Римини — является в этом отношении исключительно характерной и показательной. Альберти здесь не возвел нового сооружения, он только надел новый фасад на старую готическую церковку, устарелый и простенький вид которой раздражал властителя небольшого военного городка Римини — Сиджизмондо Малатеста, согласно моде преклонявшегося перед античностью. Само собой разумеется, что фасад этот оказался чисто античным, изобилующим колоннами и арками в строго римском стиле и носящим на своем фронтоне вместо изречения из Священного писания, выведенную античными (по форме) буквами надпись: "Divae Isottae Sacrum" ("Святилище святой Изотты"). Изоттой звали возлюбленную герцога. Здание это, небольшое и сильно перегруженное декоративными деталями, далеко не принадлежит к лучшим постройкам Возрождения, но, несомненно, является одной из самых характерных из них. В нем проявилось с исключительной полнотой то, иногда излишнее, увлечение античностью и тот, иногда также излишний, теоретический подход к технической проблеме, который находил особенно яркое выражение в творчестве Альберти, в его литературных произведениях на технические темы.
В течение своей долгой жизни, вернее, течение второй ее части, посвященной архитектуре, Альберти написал ряд теоретических работ по интересовавшим его проблемам. Самой большой и значительной из них является, несомненно, его большой латинский трактат "De re aedificatoria libri decem" ("Десять книг о строительном деле"), созданный между 1450 и 1452 гг., т. е. в период расцвета его архитектурной деятельности.
Трактат этот, написанный на сравнительно чистом, гуманистическом латинском языке, является первым большим теоретическим сочинением на техническую тему после позднеантичных работ, а потому, так же как и вся деятельность его автора, особенно заслуживает упоминания Мы пользовались изданием Parisiis opera В. Rembolt et L. Hornken, 1512, хранящимся в Библиотеке Академии Наук СССР, а также, ввиду особых условий пользования этой весьма редкой книгой, многократно изданным восходящим к XVI в. итальянским переводом трактата, выполненным Козимо Бартоли — в издании Milano, 1833. Цитаты мы приводим по первому из названных изданий. Существует и хороший, прекрасно комментированный русский перевод: Леон Баттиста Альберти. Десять книг о зодчестве. 2 тома. М., 1935—1937 гг.. Книга эта сразу же по выходе в свет, и особенно после первого напечатания ее в 1485г., завоевала всеобщее признание, пользовалась неизменным успехом и, наряду с произведением Витрувия, считалась необходимым культурным минимумом не только для архитектора, но и для всякого любителя изобразительных искусств вообще.
В предисловии к работе, текст которой разделен на десять книг, автор, по примеру античных писателей, говорит о целях я задачах книги и дает определение архитектуры и архитектора. Последнее весьма примечательно.
"Но раньше, чем я пойду дальше, — говорит он в самом начале предисловия, — я считаю правильным выяснить, кого я могу назвать архитектором: ведь я не поставлю перед тобой плотника, чтобы ты приравнивал его к людям, овладевшим другими науками, ибо несомненно, что тот, кто работает руками, служит орудием архитектору. Архитектором же я назову того, кто сумеет при помощи чудесных рассуждений и правил рассуждать умом, чувствовать всей душой и выполнить при помощи движений весов, соединений и сооружений тел все те вещи, которые могут быть превосходнейшим образом и с великим достоинством приспособлены для пользы человека. Для того же, чтобы суметь это, необходимо, чтобы он знал превосходные и возвышенные вещи и владел ими. Итак, таким должен быть архитектор".
Место это исключительно важно в двух отношениях. Во-первых, Альберти совершенно по-новому ставит вопрос об отношении науки к технике. Мы видели, что уже Витрувий прокламировал необходимость для архитектора научных знаний, но ставил тот вопрос довольно беспредметно. В своем предисловии Витрувий говорит о возможности существования архитектора, не имеющего научных знаний, хотя считает, что такой архитектор будет работать хуже техника, этими знаниями обладающего. Он отводит научным знаниям сравнительно второстепенную роль оценочного критерия и средства для поднятия общей культуры архитектора. Коренным образом отлична постановка вопроса у Альберти. Строителя, не имеющего научных знаний, он уже не считает возможным назвать архитектором и поставить его в один ряд с прочими культурными людьми, — такой строитель является не инженером, а рабочим, плотником, приобретающим производственную ценность только под руководством других. Кроме того, Альберти прямо говорит о вещах, которые были совершенно непонятны Витрувию. И здесь мы подходим ко второму важному пункту утверждение предисловия Альберти. Впервые он ставит во главу угла в строительном деле не геометрические проблемы, а проблемы механики — "движения грузов и соединения тел", при помощи, чего работает в первую очередь архитектор; и то и другое с несомненностью и ясностью подводит именно к проблемам механики.
В дальнейшем изложении трактат, передача которого, хотя бы в самых основных чертах, завела бы нас далеко за пределы нашей темы, старается, с одной стороны, следовать за Витрувием, которого Альберти неоднократно упоминает; с другой стороны, так как трактат Витрувия, написанный варварской латынью, неприемлемой для гуманиста, несколько устарел, он стремится дополнить его данными из современной архитектурной и строительной практики. При этом, насколько во внешне нем оформлении трактата, в его цитатах и упоминаниях реальных памятников превалируют античные реминисценции, настолько же по существу наибольший вес имеют (и для нас наиболее интересные) элементы современной технической практики. Довольно хаотически построенное и разделенное по примеру Витрувия на десять книг изложение может быть грубо и условно разбито на четыре части. Первая содержит сведения о строительных материалах, их добыче и обработке; вторая — вопросы строительной техники: кладки перекрытий, сводов и т. п.; третья — архитектурное оформление фасадов и внутренне них отделок зданий; наконец, четвертая — различные данные, касающиеся архитектуры и строительного дела, Профессии архитектора, машин и механизмов, применяемых им, и т. п. Все эти сведения не разбиты, однако, на указанные нами части, а размещены в трактате в сравнительном беспорядке. Нас особенно интересуют данные и высказывания двух из условно выделенных нами частей изложения: второй, содержащей собственно строительную технику, и четвертой, заключающей в себе разные вспомогательные сведения. Внимательный просмотр этих частей показывает, что слова предисловия о необходимости для архитектора, для инженера вообще, твердо базироваться на научных данных не остаются, как у Витрувия, только вызванной модой декларацией, а действительно во многих местах являются рецептом. Так, говоря о возведении сводов, о постройке перекрытий и о других сложных строительных работах в третьей книге, Альберти постоянно стремится как-то теоретически осмыслить проблемы равновесия различных тяжестей и нагрузок, проблемы прочности того или иного сооружения, вообще вопросы, подводящие вплотную к статике сооружений. Правда, попытки эти еще не увенчиваются успехом, ничего связного в этом отношении он сказать не может, ибо научно он недостаточно оригинален и силен, чтобы создать новую дисциплину или применить добытые на другом материале данные к своей специальности, а произведение Архимеда "Об опорах" (неизвестное и нам) и геронова "Механика" ему, конечно, неизвестны. Поэтому он, в конце концов, удовлетворяется той же рецептурой эмпирического порядка, которой полностью ограничивался Витрувий, но мотивировки отдельных рецептов, описательная часть их уже вполне ясно говорят о радикально новом отношении к делу.
Еще более характерны в смысле выявления нового соотношения между наукой и техникой главы, в которых Альберти дает общую характеристику архитектуры вообще и говорит о требованиях, предъявляемых к архитектору. Так, во второй главе шестой книги он дает такую общую, весьма любопытную характеристику всякой технической дисциплины или искусства (ars): "Отцом каждого искусства или техники был случай и познание; учителем их была практика и опыт; растут же они благодаря знанию и рассуждению". Здесь в одной афористически заостренной фразе мы видим интересную и симптоматическую попытку совсем по-новому подойти к проблеме техники.
Не менее показательны и те требования, которые в десятой главе девятой книги трактата Альберти предъявляет архитектору. Последний должен, кроме ряда обычных, общечеловеческих свойств характера, обладать еще обширной начитанностью и способностью интересоваться внутренним механизмом, техническим устройством всякого созданного человеческими руками, вызывающего изумление объекта и уменьем разбираться в этом механизме. Однако начитанность не должна переходить во всезнайство. В явном и, очевидно, осознанном противоречии с Витрувием, который, не чувствуя и не понимая по существу реальной связи науки с техникой, рекомендовал архитектору, как мы видели (стр. 62), изучить все науки, включая астрономию, медицину и философию, Альберти утверждает, что "необходимы и полезны архитектору живопись и математика (из дальнейшего текста очевидно, что сюда включается и механика), о прочих же не забочусь, будет ли он в них ученым или нет. Ибо я не дам веры тому, кто будет утверждать, что архитектор должен быть доктором прав, для того чтобы он мог судиться из-за отвода воды" и т. д. Перечисляются затем и астрология, и музыка, и риторика, и утверждается, что достаточно самых общих представлений и понятия о них. "Но что касается живописи и математики, то необходимо, чтобы ими он владел подобно поэту, не могущему не знать хорошо звуки и слоги, и я не знаю, допустимо ли, чтобы в этом отношении он знал только очень мало". Однако и в этих двух отраслях техники архитектор не должен быть самостоятельным творцом, ибо это только перегрузит его.
"Но я не хочу также, чтобы он в живописи был Зевксисом, или Никомахом в работе с числами, или же Архимедом в рассуждении об углах и линиях; будет вполне достаточно, если не написанных нами книг о живописи и рисунке он сможет извлечь первые основы и в математических вопросах будет иметь сведения об углах, числах и линиях, каковы, например, сведения об измерении весов, поверхностей и тел, которые греки называли "Подизмата" и "Эмбаза". При этих знаниях, прибавив к ним старание и усердие, архитектор приобретет милости, богатство, славу и известность у потомков".
Из приведенного рассуждения с полной очевидностью выступает противоречие с точкой зрения Витрувия: в то время как последний только прокламирует необходимость науки для техники и конкретные указания его неоспоримо доказывают нереальность его требований, Альберти выставляет вполне реальную, конкретную и исполнимую программу, которую он сам пытается провести в своем трактате. При этом механика, наука о весах, как одна из частей математики входит в качестве обязательной составной части в багаж всякого техника. Правда, как мы уже говорили, поднять до сколько-нибудь значительной теоретической высоты свои рассуждения по механике Альберти удалось только в одном месте трактата об архитектуре — в главах шестой, седьмой и восьмой шестой книги, где он говорит о подъемных приспособлениях и деталях машин.
Конкретные высказывания Альберти по вопросам механики мы разберем ниже, здесь же отметим только, что как место, в котором прорываются эти высказывания, так и самый их тон исключительно характерны для техника-гуманиста, каким в первую очередь является строитель Сан-Франческо в Римини. То, что ему не под силу сломать построение Витрувия, поставить теоретические вопросы механики в иную связь, чем та, в которой они стояли, характеризует его как гуманиста, у которого суеверное преклонение перед античным памятником всегда стоит на первом месте. Но его старания упростить запутанное и местами непонятное изложение Витрувия, придать ему некоторую педагогическую окраску, показывающую, что изложение дается для реальной пользы, характеризует его как техника-практика, пишущего для того, чтобы его писания были использованы на деле. Может быть, наилучшим образом обнаруживают его научно- техническую установку слова, вложенные им в диалоге "О спокойствии души" в уста Пандольфини:
"Ничто в большей мере не удовлетворяет меня, чем математические изыскания и доказательства, особенно когда мне удается довести их до какого-нибудь жизненно полезного употребления, как это сделал Баттиста, извлекший свои основы живописи и свои элементы математики и получивший из них прямо-таки невероятные предложения "о движении и весах"Opere volgari di L. В. Albert!... ann. e ill. da A. Bonucci... Firenze, 1843—1849, v. I, диалог .
Трактат об архитектуре, являясь самым обширным и важным не является, однако, единственным научно-техническим произведением Альберти. Последний, занимаясь всю вторую половину своей жизни технико-строительными работами, написал их сравнительно много, но не все из них до нас дошли. Так, до нас не дошли ни то сочинение "De motibus ponderibus", о котором так восторженно говорит вышеприведенная цитата, ни чисто технический трактат, составленный по данным работ над подъемом римского судна со дна озера Неми. Зато дошли до нас трактаты о куполе церкви Сан-Франческо в Римини, трактат о весах, рычагах и подъемных приспособлениях ("Trattato sui pondi, leve e tirari") и знаменитые "Математические забавы" ("Ludi matematici"), о которых, в их механической части, мы будем подробно говорить ниже. Во всех них позиция Альберти та же, что и в "Трактате об архитектуре". Всюду он выступает, как ученый-гуманист, поклонник и знаток античности, занимающийся, правда несколько дилетантски и по кабинетному техническими, в первую очередь архитектурно-строительными вопросами и при этом сознающий, что высококачественная техническая работа может быть выполнена только на научной основе.
Научно-техническая деятельность Альберти и литературным работы его являются наиболее ранним и в то же время, пожалуй, наиболее показательным памятником этого рода, относящимся к XV в. Следующая за ними литература опять разделяет те два направления, которые стремился объединить и до некоторой степени объединил Альберти, — учено- гуманистическое и технико-практическое. Однако столь полное разъединение теории и практики, которое, как мы неоднократно отмечали, доминировало я течение всего средневековья, уже никогда не появляется вновь в своей неприкосновенности.
Не имея возможности (и необходимости) рассматривать в данной работе всю научно- техническую литературу итальянского XV в., мы рассмотрим в самых кратких чертах творчество трех кажущихся нам наиболее характерными и наиболее повлиявшими на Леонардо да Винчи писателей — Вальтурио, Мартини и Филарете, совокупность работ которых дает довольно полную картину всех жанров и типов литературы этого рода.
Роберто Вальтурио О Вальтурио как писателе,1 о жизни которого известно весьма немного, принадлежал к числу тех второстепенных гуманистов, которых немало было в XV в. при мелких итальянских дворах. Родился он, по-видимому, в 1413 г., умер в конце века. Главная часть его творчества протекала, по-видимому, в Римини, при дворе тех самых Малатеста, для которых работал и Альберти. Нередко, особенно в историко-технической литературе, можно встретить утверждение, что сочинение Вальтурио является первым научно-техническим произведением XV в., трактующим специально вопросы военной техники. Утверждение это ошибочно во всех своих частях. Достаточно бегло просмотреть составленный К. Промис весьма устаревший и далеко не полный список военных писателей XV и XVI вв. Список этот с соответствующими биографическими и библиографическими сведениями составляет первое приложение к цитируемому нами ниже изданию трактата: Francesco di Giorgio Martini. Delia vita e delle opere degli italiani scrittori di artiglieria, architettura e meccanica militare da Egidio Colonna a Francescho Marchi. 1285—1560. Vol. II. Torino, 1841, чтобы убедиться в абсолютной неправильности первого утверждения. Но самое важное то, что сочинение Вальтурио Мы пользовались изданием Parisiis, 1532, хранящимся в Библиотеке Академии Наук СССР.3 является научно-техническим трактатом только в минимальной степени: основная его установка другая — археологическая. Восстановить военную технику античности — вот основная задача Вальтурио. Нужно, однако, оговорить, что гуманисты, особенно наиболее страстные из них, отчасти сознательно, отчасти же в слепом увлечении, не всегда ясно сознавали разницу между тем, что было в античности, и тем, что должно быть в современности. Им нередко казалось, что точного восстановления античной действительности совершенно достаточно для того, чтобы указать пути в данной области своим современникам; ведь античность — идеал, а что может быть лучше стремления уподобиться идеалу? Поэтому в гуманистических сочинениях нередко трактовка того или иного научного вопроса подменяется собиранием высказываний по этому вопросу античных писателей. Именно так поступает и Вальтурио. Уже в пышном и замысловатом предисловии, имеющем целью отразить все возможные нападки на книгу (а среди них есть и обвинение в некомпетентности) и восхвалить Сиджизмондо Пандольфо Малатеста, которому посвящена работа, — автор прямо говорит: "Я стремлюсь не к тому, чтобы учить чему-нибудь новому и показывать его, а к тому, чтобы восстановить то, что было утеряно, (возродить) памятники славных мужей, изучить завещанное предками" Мы переводим замысловатую фразу не вполне точно; в оригинале (ор. cit., р. VIII , п. п.) она звучит так: . А в конце предисловия он советует пользоваться книгой, так как она доставит удовольствие, даст новые знания, а может быть и окажется полезной.
Самое изложение трактата вполне соответствует такой установке: он собирает и довольно хаотически сводит воедино высказывания античных авторов о военном деле и военной технике, только изредка и весьма кратко упоминая о современности. Так, описывая в десятой книге трактата различные осадные орудия, автор называет бомбарду, описывает в нескольких словах ее действие, а затем сообщает, что она, по-видимому, была изобретена Архимедом и что самое слово "бомбарда" в античных источниках не встречается. Единственное развитое место трактата, с вопросами современной техники, занято совершенно не мотивированным (в третьей главе первой книги) описанием укреплений Римини. Чрезвычайно характерно и отношение трактата к науке; этим вопросом заняты почти целиком первые четыре книги. Как стопроцентный гуманист, Вальтурий, конечно, должен, вслед за античными авторами, требовать научной подготовки, но, в противоположность Альберти (правда, не надо забывать, что он говорит о военачальнике, а не о технике как таковом), он пропагандирует все науки вместе, причем в первую очередь и главным образом науки гуманитарные — ораторское искусство, историю, философию, даже музыку и медицины. Точным же наукам он посвящает одну, и притом крошечную, пятую главу второй книги, озаглавленную "De arithmetica et militari geometria" и наполовину заполненную описанием жизни и легендарных подвигов Архимеда. Даже названия механики как науки мы не встретим во всем трактате, сухом, многословном, напыщенном и до того переполненном классикой, что современному читателю чрезвычайно трудно без напряжения внимания прочесть из него десяток—другой страниц, в то время как читатель XV в., очевидно, поглощал его с восторгом. По крайней мере, об этом говорят многочисленные издания трактата как в латинском подлиннике, так и в итальянском переводе, увидевшие свет в течение XV и XVI вв.
Таким образом, трактат Вальтурио мог бы и не упоминаться в нашем изложении как сочинение скорее школьно-гуманистическое, чем научно-техническое. Однако умолчание о нем как об одном из образцов чрезвычайно богато представленного в XV в. литературного жанра несомненно исказило бы перспективу и создало бы неправильное представление о научно- технической литературе этого времени. Трактаты типа Вальтурио были если не наиболее распростренными, то, во всяком случае, очень ходкими в эпоху расцвета Возрождения. Они представляла собой одну из сторон того двуединства, которое пытался, не слишком удачно, создать Альберти, — единства между восстанавливаемыми с каким-то детским преклонением античными памятниками и современной технической действительностью. При всей своей сухости и напыщенности они все же далеко не были бесполезными в создании новой науки и новой техники, так как с фанатическим упорством и прямолинейностью пропагандировали античную науку в ее настоящем, неиспорченном виде, что не могло не сказаться, и действительно сказалось, в дальнейшем.
Если Вальтурио представляет собой гуманистическую половину синтеза, к которому стремился Альберти, то другой автор знаменитого в XV в. технического сочинения — Мартини представляет собой его практическую половину.
Франческо ди Джиорджио Мартини, ни год рождения ни год смерти которого точно не известны, родился около 1423 г. и умер в первых годах XVI в. Трактатом Франческо мы пользовались в единственном, очень старом и далеко не удовлетворительном издании . О происхождении, юности и воспитании его мы также знаем очень мало. По-видимому, он происходил из цеховых низов и получил ремесленное воспитание в качестве столяра либо ювелира. С молодых лет, примерно с 24-летнего возраста, он выполнял более пли менее ответственные технические и архитектурные поручения, противоположные тем, которые выполнял Альберти; насколько последний занимался только античным оформлением фасадов, настолько же Мартини почти не занимается фасадами, а работает в области сооружения самих построек, наиболее конструктивно ответственных их частей.
Альберти в первую очередь — художник-декоратор. Мартини — инженер-строитель. При этом основными объектами его работы являются не гражданские сооружения, а военные. Наибольшее количество работ он выполняет для крупнейшего кондотьера своего времени, знаменитого своей артиллерией и фортификационными сооружениями Федериго Монтефельтро, герцога Урбинского. Но, наряду со своими основными занятиями по военной технике, Франческо выполняет и отдельные гражданские постройки, работая над гидротехническими сооружениями и конструируя разного рода механизмы.
По роду и характеру своих занятий Франческо, таким образом, близок к упомянутому выше Чекке Флорентийцу, но он значительно крупнее его. Чекка всю свою жизнь проводит во Флоренции, на службе флорентийской коммуны. Франческо, пользующийся громкой общеитальянской славой лучшего инженера своего времени, только изредка гостит в родной Сиене и выполняет в ней те или иные работы. В остальное же время он то строит цепь укреплений у Урбино, то выполняет ряд ответственнейших технических поручений для герцога Калабрийского в Неаполе, то, наконец, участвует, вместе с Браманте, Леонардо да Винчи и рядом других архитекторов, в конкурсе на купол Миланского собора и получает первую премию (о конкурсе см. ниже стр. 364). Чекка за всю свою жизнь, по-видимому, не написал ни одной строчки, Франческо же уже сравнительно рано начинает вести технические записи, которые затем оформляет в виде отдельных трактатов.
Таких трактатов, составляющих, собственно говоря, различные редакции одного и того же сочинения или же части его, сохранилось несколько десятков, что свидетельствует о настойчивой, упорной работе автора и о популярности их. Содержание трактатов, если их рассматривать как целое, распадается на три основные части: часть собственно архитектурную, наиболее обширную, но наименее интересную, как восходящую почти целиком к Витрувию и Альберти; часть военную — весьма подробную и конкретную, описывающую как фортификационные сооружения, так и артиллерийские орудия и приводящую, чего нет в первой части, весьма большое количество конкретных примеров; наконец, часть собственно техническую, к сожалению не воспроизведенную в цитированном нами издании и содержащую описание подъемных машин и приспособлений различных гидротехнических сооружений, мельниц, металлургических процессов и т. п.
Как и все античные трактаты, в частности трактат Витрувия, и как трактаты XV в., в частности — Альберти, сочинение Франческо ди Джиорджио начинается вступлением. Первым и основным вопросом, разбирающимся в нем, является особо нас интересующий вопрос о соотношении науки и техники. Франческо утверждает, в словах весьма близких к словам предисловия Витрувия, что никакое ремесло не может как следует выполняться без наук — в частности арифметики, геометрии и перспективы, но что вследствие погони за наживой до недавнего времени люди запустили занятия науками и занимались только непосредственно приносящей выгоду эмпирической технической деятельностью. Сам он, хотя и стремившийся от при роды к знанию, все же нередко поддавался соблазну просто заниматься низкой механической деятельностью и пренебрегал высокой наукой Ма piu volte mosso dalla ragione non sottoposta alle inclinazion: corporee, in qualche piu vile e rceccanica arte fui per esercitarmi, sperand in questa con minor peso di animo, se non di corpo, alle necessita del vitto mio possere supplire, non sapendo detestare alcun principe о potente dells esigua retribuzione loro per l´influenza predetta (op. cit., p. 127); в конце концов, он все же занялся наукой и написал свой трактат. Второй темой, обсуждаемой во введении, являются источники трактата. Франческо откровенно и прямо признается, что в основе его лежит Витрувий, часто только объясняемый и комментируемый; последний нуждается в этом, будучи крайне неясным. Использованы также сочинения современников, очевидно в первую очередь Альберти.
/P>Действительно, самое изложение, как в отношении расположения материала, так и его трактовки в основной части сочинения — архитектурной, очень недалеко уходит от изложения Витрувия и Альберти. В предисловии к каждой книге (всего науки и разрешению тех или иных технических задач здесь нет. Правда, уже самый факт создания теоретического сочинения по технике является симптоматичным и говорит о начинающемся процессе теоретизации техники, насыщении ее наукой. Конкретные научные дисциплины и особенно механика остаются все же этим процессом совершенно не затронутыми.
Более тесный, хотя все еще исключительно внешний и односторонний контакт между наукой и техникой мы можем отметить и в последнем из рассматриваемых нами научно- технических сочинений, и притом, пожалуй, наиболее любопытном из них — "Трактате о строительном искусстве" Антонио Аверлино Филарете О Филарете см., кроме главы в цитированном выше сочинении Ольшки, старую, но очень неплохую статью R. Dоhme. Filaretes Traktat von der Architektur. Jahrbuch d. konigl. Preussischen Kunstsammlungen, B. I, Berlin, 1880, pp. 225—241; монографию W. у. Оettingen. Uber das Leben und die Werke des Antonio Averlino gen. Filarete. Leipzig, 1880. Самый трактат издан, к сожалению, с некоторыми сокращениями тем же Эттингеном в серии Quellenschriften fur Kunstgeschichte und Kunsttechnik, N. F., VII. B. Antonio Averlino Filaretes. Traktat iiber die Baukunst, hrsg. v. W. v. Oettingen, Wien, 1890. Этим изданием мы и пользовались.
Филарете, даже основные даты жизни которого в точности неизвестны, принадлежал к той же категории странствующих строителей-практиков, что и Франческо ди Джиорджио, но по своим творческим масштабам и по своему положению стоял значительно ниже него. Наиболее крупным из выполненных им реально сооружений был миланский "Большой госпиталь", построенный по поручению Франческо Сфорца, очевидно в пятидесятых годах XV в. Известно, что Филарете, по происхождению и обучению флорентинец, работал сначала во Флоренции, для Медичи, и в Риме, а затем около двадцати лет своей наиболее плодотворной деятельности (примерно, с 1445 по 1465 г.) провел в Милане, при дворе Франческо Сфорца; после этого он опять работал во Флоренции, в Бергамо и в ряде других городов. Свой трактат, единственное дошедшее до нас его литературное произведение, Филарете написал также для Франческо Сфорца, причем работал над ним, насколько можно судить по указаниям, разбросанным в самом сочинении, от 1460 до 1464 г.
Сочинение Филарете по своей форме резко отличается от всех рассмотренных нами трактатов; в то время как они претендуют на роль серьезных научных руководств, работа Филарете стремится быть научно-техническим романом, романом-утопией, некоторыми своими чертами напоминающим более поздние романы Кампанеллы, Бэкона и Мора. Трактат, написанный, конечно, по-итальянски, начинается с разговора придворных крупного властителя (Франческо Сфорца), из которых один высказывает мнение о ненужности для архитектора каких бы то ни было научных знаний, ибо для хорошего выполнения своей работы ему достаточно практической сноровки; другой возражает и высказывается за необходимость для архитектора знания мер, пропорций и прочих сведений. Спор этот, при котором присутствует автор, дает ему повод написать книгу, подкрепляющую точку зрения второго придворного. Автору хорошо известно, что Витрувий и особенно Альберти уже писали на эту тему, но трактаты их — ученые произведения, написанные по-латыни; он же, не желая конкурировать со столь славными мужами, хочет изложить то же самое по-итальянски, как практик для неученых практиков; ученые же пусть читают более серьезных авторов.
Изложение трактата ведется от лица самого автора, которому некий правитель, находящийся с ним в дружественных отношениях, поручил в возможно более короткий (не больше года) срок выстроить на новом месте новый, роскошный город под названием Сфорцинда. Но прежде чем приступить к описанию постройки, составляющему основное содержание работы, Филарете дает несколько общих указаний. Во-первых, он настоятельно требует от архитектора некоторой научной подготовки. Он говорит, что "есть мастера, которые, умея положить камень в известь и укрепить его, думают, что являются уже превосходными мастерами архитектуры. И если бы воскресли Архимед или Дедал, построивший лабиринт, они бы считали себя более достойными". Во-вторых, он, следуя за Витрувием и Альберти, указывает на сходство между зданием и человеческим телом и говорит о происхождении и отношении друг к другу различных мер. В самом изложении весьма причудливо и хаотически сочетаются элементы теоретически- рецептурные, напоминающие Мартини, повествовательно-описательные и, наконец, анекдотически-новеллистические. Основной описательный стержень заключается в том, что автор беседует с повелителем о постройке города и в промежутках выполняет работу, выезжая для этого в разные места, где он видит различные достопримечательности. С этим основным сюжетом переплетаются два добавочных: один — разговоры с наследным принцем, которого автор попутно обучает началам строительного искусства и рисованию; другой — находка при постройке порта античной золотой книги, в которой описаны различные античные здания и сооружения, каковые автор и воспроизводит. После основного изложения следуют четыре книги, так сказать приложения: в трех из них — сухой, элементарный и в значительной мере заимствованный у Альберти трактат об искусстве рисования и перспективы; в последней — похвалы роду Медичи, на службу к которым Филарете в 1465 г., очевидное перешел, и описание наиболее знаменитых их построек.
Основной сюжет (особенно описание путешествий, прогулок и съедаемых в это время вкусных обедов и ужинов) изложен очень живо. В противоположность изложению ранее рассмотренных трактатов, эти места читаются легко и даже не без интереса. Особенное внимание автор уделяет финансово-организационной стороне описываемых построек: дается подробная смета на каждую из них, говорится о количестве рабочих, их квалификации и т. п. Кроме того, интересна проходящая красной нитью через все сочинение тенденция борьбы против "варварской" готики, называемой еще "современным стилем" постройки, — за новые, возрожденческие архитектурные формы; эта тенденция тем более любопытна, что практически сам Филарете еще в очень многом стоит на позициях готики.
Что касается той стороны работы, которая нас наиболее интересует, — отражения в ней нового соотношения между наукой и техникой, то оно выражено довольно ясно и отчетливо. Приведенные слова предисловия о необходимости научных знаний для строителя не остаются, как у Витрувия или Мартини, пустой декларацией. Наоборот, на протяжении всего изложения они нередко применяются на деле. Но Филарете является, очевидно, в противоположность Мартини, больше архитектором-художником, чем инженером-строителем. Все работы технического порядка, например, по перевозке тяжестей, он поручает другому руководителю — известнейшему технику Аристотелю Фиоравенти. Найдя в золотой книге изображение подъемного приспособления (кн. XV), он прямо признается, что не разбирается в нем. Поэтому он чувствует необходимость только в научном составлении планов и чертежей, в умении разобраться в них, т. е. в основах геометрии и учения о перспективе, которым в систематическом изложении он и посвящает XXII. XXIII и XXIV книги своего сочинения. О механике ни в прямом, ни даже в описательном смысле слова во всем трактате нет ни одного упоминания; в этой области мало самостоятельный и неглубокий автор стоит еще обеими ногами на почве дедовской эмпирики. Замечания Альберти по этому вопросу, не систематические, случайные, но все же вполне определенные, не доходят до его сознания — они еще слишком новы и не нужны на практике; в то же время он ясно сознает уже необходимость в геометрии и перспективе.
Рассмотренные выше произведения четырех технических писателей XV в. отнюдь не исчерпывают собой всей технической литературы этого времени: и произведений, и авторов было еще очень много, причем далеко не всех их мы достаточно знаем. Приведенный нами материал, во-первых, относится к авторам, с которыми либо лично, либо литературно хорошо знаком основной герой нашего изложения — Леонардо да Винчи; во-вторых, он охватывает собой все наиболее характерные типы произведений этого рода. Действительно, в произведениях Альберти мы видим осуществляемую теоретиком-гуманистом попытку синтеза античной теории и современной практики; в произведении Вальтурио — только восстановление античности; в трактатах Франческо ди Джиорджио — только отражение практики, а в романе-утопии Филарете новую, но уже осуществляемую архитектором-практиком попытку синтеза теории и практики. Все эти научно-технические работы в своей совокупности позволяют, как нам кажется, почувствовать тот новый воздух, который вдыхала в XV в. широко развернувшаяся техника, пытавшаяся, с одной стороны, поддержать падающее благополучие нового установившегося в Италии социального порядка, с другой — придать этому эфемерному порядку наиболее роскошное и помпезное оформление, — тот воздух, в котором медленно и трудно рождалась новая наука, наука Леонардо и Галилея.
Гуковский М.А. Механика Леонардо да Винчи, 1947