Яндекс.Метрика

Поиск по сайту

Рейтинг пользователей: / 0
ХудшийЛучший 
Индекс материала
„Воспоминание детства" часть 3.0
Часть 3.1
Часть 3.2
Все страницы
В детской фантазии Леонардо реальным содержанием воспоминания является элемент коршуна; значение, которое придавал сам Леонардо этой фантазии, подчеркивает важность ее для понимания его последующей жизни. При дальнейшем толковании мы сталкиваемся со странной проблемой: почему содержание этого воспоминания было переработано в гомосексуальную ситуацию? Мать, кормящая грудью ребенка — или, лучше, грудь которой сосет младенец, — превращена в птицу коршуна, который всовывает свой хвост в рот ребенку. Мы утверждаем, что слово „хвост" по общеупотребительному языковому замещению может означать мужской половой орган. Но нам непонятно, как может фантазия наделить знаком мужественности „материнскую" птицу. Не абсурдно ли это, возможно ли найти в этой фантазии какой-нибудь смысл?
Не  будем заранее досадовать. Сколько снов, казавшихся полной бессмыслицей, мы сумели разгадать. Неужели детская фантазия сложнее и запутанней, чем сновидение?
Помня, что не хорошо, если какая-нибудь странность встречается одна, мы поспешим сопоставить ее с другой, еще большей странностью.

Изображаемая с головой коршуна египетская богиня Мут — фигура с совершенно безличным характером, как поясняет Дрекслер в словаре Рошера, часто сливалась с другими божествами материнства, чья индивидуальность была ярче выражена (например, Изида Готор), но сохраняла при этом свое самостоятельное существование и свой культ. (Отличительной чертой египетского пантеона являлось то, что отдельные боги до конца не растворялись в синкретизме и входившие в составное божество образы сохраняли известную самостоятельность).
Это материнское божество египтянами обычно изображалось с фаллосом: наряду с женской грудью тело имело мужской член в состоянии эрекции.
Итак, у богини Мут то же соединение материнских и мужских черт характера, что и в фантазии Леонардо! Должны ли мы это совпадение объяснить тем, что Леонардо знал из книг также и о двуполой природе материнского коршуна? Такая возможность более чем сомнительна; вероятнее, что имевшиеся у него источники не содержали ничего об этом достопримечательном свойстве. Скорее, можно объяснить это совпадение неким общим, но еще неизвестным мотивом.
Мифология может рассказать, что соединение мужских и женских половых признаков встречалось не только у Мут, но и у других божеств (Изида Го тор), однако, может быть, лишь постольку, поскольку, они тоже имели материнскую природу и сливались с Мут. Мифология учит нас далее, что другое божество египтян — Нейт из Саиса — к которой восходит греческая Афина, первоначально представлялась двуполой, гермафродитической; то же относится и ко многим другим греческим богам, особенно из группы Диониса, а также к Афродите, превращенной позже в женскую богиню любви. Поэтому можно было бы объяснить, что приставленный к женскому телу фаллос должен был символизировать творческую силу природы, и все эти гермафродитические божества выражают идею соединения мужского и женского начал как воплощения поистине божественного совершенства.
Но ни одно из этих соображений не дает ответа на психологическую загадку: почему образу, который должен олицетворять сущность матери, человеческая фантазия придает противоположный признак мужской силы?

Разгадкой служат теории инфантильной сексуальности. Было, без сомнения, время, когда мужской член связывался с представлением о матери. Когда мальчик вначале направляет свою любознательность на половую жизнь, его интерес сосредотачивается на собственном половом органе. Он считает эту часть своего тела слишком ценной и важной, чтобы предположить, что ее может не быть у других людей, таких же, как он. Он не может догадаться, что есть еще другой равноценный тип полового устройства. Поэтому он приходит к предположению, что все люди, и мужчины, и женщины, имеют такой же член, как у него. Этот предрассудок так прочно укореняется в юном исследователе, что не преодолевается даже наблюдением половых органов маленьких девочек. Очевидность говорит ему, что здесь во всяком случае нечто другое, чем у него, но он не в состоянии примириться с открытием, что у девочек нет члена. -Представление о том, что член! может отсутствовать, для него страшно и невыносимо, он принимает поэтому компромиссное решение: член есть и у девочек,   но очень  маленький; потом он еще вырастет. Если при дальнейшем наблюдении он видит, что это ожидание не исполняется, ему представляется еще другая возможность: член был и у маленьких девочек, но его отрезали, а на его месте осталась рана. Этот шаг в теории основывается уже на собственном мучительном опыте; он не раз слышал угрозу, что ему отрежут драгоценный орган, если он будет слишком им интересоваться. Под влиянием угрозы кастрации он перетолковывает свое понимание женских половых органов; с этого времени он ощущает страх за сохранение своего мужского пола и презирает при этом несчастные создания, которых, по его понятиям, постигло ужасное наказание.
Раньше, чем ребенок подпал под власть кастрационного комплекса, когда он женщину считал еще равной себе, в нем начало проявляться сильное стремление подсматривать, носящее характер эротической страсти. Ему хотелось видеть половые органы других людей, вначале, вероятно, чтобы сравнить их со своими собственными. Эротическая привлекательность, которая исходила от личности матери, превратилась вскоре в неудержимое стремление к ее половому органу, принимаемому за половой член. Позже, с приобретением знания, что у женщины нет полового члена, это стремление часто переходит в свою противоположность — отвращение, которое к наступлению половой зрелости может стать причиной психической импотенции, женоненавистничества, длительной гомосексуальности. Но фиксирование бывшего когда-то предметом желания полового члена женщины оставляет неизгладимые черты в душевной жизни ребенка, проделавшего с особым старанием эту часть   инфантильного   сексуального  исследования.  Обожание и превращение в фетиш женской ножки и туфельки основано на том, что ножка заменяет образ когда-то обожаемого, но потом оказавшегося несуществующим полового члена женщины. Отрезатели кос играют, не сознавая того, роль людей, которые производят кастрацию женских половых органов. Значение инфантильной сексуальности недооценивается, и эти рассуждения, видимо, будут считаться ошибочными, пока мы не избавимся от присущего нашей культуре презрения к половым органам и половой функции.
Для понимания детской психологии надо обратиться к аналогии с первобытными людьми. Из поколения в поколение нам передается отношение к половым органам как к чему-то постыдному, а при дальнейшем распространении сексуального вытеснения — даже отвратительному. С отвращением покоряется большинство ныне живущих велениям инстинкта продолжения рода, чувствуя себя при этом униженными и оскорбленными в своем человеческом достоинстве. Другое отношение к половой жизни осталось только в низших слоях народа, у высших же оно прячется, осужденное культурой, а если осмеливается действовать, испытывает злые упреки нечистой совести.
Иначе было у человечества в начале истории. Старательно собранные исследователями прежних цивилизаций данные показывают, что половые органы были некогда предметом гордости и уверенности; их почитали как божество, и божественность их функций переносилась на все вновь возникавшие отрасли деятельности. Бесчисленные образы богов рождались путем сублимирования сексуальности, и когда официальная религия утратила связь со сферой пола, тайные культы старались сохранить ее в узком круге посвященных. Наконец, в ходе развития культуры сексуальность была лишена почти всего божественного и священного, а то жалкое, что осталось, стало объектом презрения. Но если учесть невозможность полного забвения, обусловленную самой природой всех психических явлений, не следует удивляться тому, что даже самые примитивные формы поклонения детородным органам наблюдаются до самого последнего времени и речь, обычаи и суеверия современного человечества содержат пережитки всех фаз этого развития.